Неточные совпадения
— Филипп
на Благовещенье
Ушел, а
на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с
полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят —
работаю,
Как ни бранят — молчу.
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как
на беду, приказаны
Прогулки. Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в
поле пахаря
И за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда
на барина
Не
работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в
полях —
работает.
Заметив за селением
Усадьбу
на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Она
работала на сестру день и ночь, была в доме вместо кухарки и прачки и, кроме того, шила
на продажу, даже
полы мыть нанималась, и все сестре отдавала.
Самгин шагал мимо его, ставил ногу
на каблук, хлопал подошвой по
полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается по всему телу. Старик рассказывал:
работали они в Польше
на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался, бежал, их порядили продолжать работу поденно, полтора рубля в день.
Акулины уже не было в доме. Анисья — и
на кухне, и
на огороде, и за птицами ходит, и
полы моет, и стирает; она не управится одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама
работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
Одни из них возятся около волов, другие
работают по
полям и огородам, третьи сидят в лавочке и продают какую-нибудь дрянь; прочие покупают ее, едят, курят, наконец, многие большею частью сидят кучками всюду
на улице, в садах, в переулках, в
поле и почти все с петухом под мышкой.
Я видел, как по кровле одного дома, со всеми признаками ужаса, бежала женщина: только развевались
полы синего ее халата; рассыпавшееся здание косматых волос обрушилось
на спину; резво
работала она голыми ногами.
Мы вышли к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там
на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В
полях везде
работают. Мы пошли
на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги
полями с рисом, которые были наполнены водой и походили
на пруды с зеленой, стоячей водой.
Да и нельзя воротиться-то, потому
на нас, как каторжная,
работает — ведь мы ее как клячу запрягли-оседлали, за всеми ходит, чинит, моет,
пол метет, маменьку в постель укладывает, а маменька капризная-с, а маменька слезливая-с, а маменька сумасшедшая-с!..
Я направился к одной фанзе. Тут
на огороде
работал глубокий старик. Он
полол грядки и каждый раз, нагибаясь, стонал. Видно было, что ему трудно
работать, но он не хотел жить праздно и быть другим в тягость. Рядом с ним
работал другой старик — помоложе. Он старался придать овощам красивый вид, оправлял их листья и подрезал те, которые слишком разрослись.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского
работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах
на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали
на верстаках и
на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Матери опять не хотят нас пускать ночевать в саду. Бог знает, что у них
на уме… Но те, что приходят «
на двор» с просьбами, кланяются, целуют руки… А те, что
работают у себя
на полях, — кажутся такими умелыми и серьезными, но замкнутыми и недоступными…
Первое условие достигается нейтральным гуманистическим прогрессом, элементарным освобождением человечества; это общее
поле,
на котором
работают и силы божеские, и силы дьявольские и
на котором дано будет окончательное сражение.
Эти юрты сделаны из дешевого материала, который всегда под руками, при нужде их не жалко бросить; в них тепло и сухо, и во всяком случае они оставляют далеко за собой те сырые и холодные шалаши из коры, в которых живут наши каторжники, когда
работают на дорогах или в
поле.
Правда, женщины иногда моют
полы в канцеляриях,
работают на огородах, шьют мешки, но постоянного и определенного, в смысле тяжких принудительных работ, ничего нет и, вероятно, никогда не будет.
Когда же мой отец спросил, отчего в праздник они
на барщине (это был первый Спас, то есть первое августа), ему отвечали, что так приказал староста Мироныч; что в этот праздник точно прежде не
работали, но вот уже года четыре как начали
работать; что все мужики постарше и бабы-ребятницы уехали ночевать в село, но после обедни все приедут, и что в
поле остался только народ молодой, всего серпов с сотню, под присмотром десятника.
Разумеется, он не попробовал; нашел, что довольно и того, что он за всем сам следит, всему дает тон. Кабы не его неустанный руководящий труд — разве цвели бы клевером его
поля? разве давала бы рожь сам-двенадцать? разве заготовлялось бы
на скотном дворе такое количество масла? Стало быть, Анпетов соврал, назвавши его белоручкой. И он
работает, только труд его называется"руководящим".
И точно: везде, куда он теперь ни оглянется, продавец обманул его. Дом протекает; накаты под
полом ветхи; фундамент в одном месте осел; корму до новой травы не хватит; наконец, мёленка, которая, покуда он осматривал имение,
работала на оба постава и была завалена мешками с зерном, — молчит.
Он, несмотря
на распутицу, по нескольку раз в день выезжал кататься по
полям; велел разгрести и усыпать песком в саду главную дорожку, причем даже сам
работал: очень уж Егор Егорыч сильно надышался в Москве всякого рода ядовитыми миазмами, нравственными и физическими!
Хозяин очень заботился, чтобы я хорошо
заработал его пять рублей. Если в лавке перестилали
пол — я должен был выбрать со всей ее площади землю
на аршин в глубину; босяки брали за эту работу рубль, я не получал ничего, но, занятый этой работой, я не успевал следить за плотниками, а они отвинчивали дверные замки, ручки, воровали разную мелочь.
— Назад,
на родину!.. — сказал Матвей страстно. — Видите ли, дома я продал и избу, и коня, и
поле… А теперь готов
работать, как вол, чтобы вернуться и стать хоть последним работником там, у себя
на родной стороне…
— Беги за ней, может, догонишь, — ответил кабатчик. — Ты думаешь,
на море, как в
поле на телеге. Теперь, — говорит, — вам надо ждать еще неделю, когда пойдет другой эмигрантский корабль, а если хотите, то заплатите подороже: скоро идет большой пароход, и в третьем классе отправляется немало народу из Швеции и Дании наниматься в Америке в прислуги. Потому что, говорят, американцы народ свободный и гордый, и прислуги из них найти трудно. Молодые датчанки и шведки в год-два
зарабатывают там хорошее приданое.
Завернули лозищане
полы, вытащили, что было денег, положили
на руки, и пошел Матвей опять локтями
работать.
— Вы предпочитаете хроническое самоубийство, — возразил Крупов, начинавший уже сердиться, — понимаю, вам жизнь надоела от праздности, — ничего не делать, должно быть, очень скучно; вы, как все богатые люди, не привыкли к труду. Дай вам судьба определенное занятие да отними она у вас Белое
Поле, вы бы стали
работать, положим, для себя, из хлеба, а польза-то вышла бы для других; так-то все
на свете и делается.
Пол и стены были устланы коврами, окна завешены драпировками,
на столе, за которым
работал Головинский, появились дорогие безделушки, он даже не забыл захватить с собой складной железной кровати и дорожного погребца с серебряным самоваром.
Актер. Это меня не касается… иди хоть
на каторгу… а
пол мести твоя очередь… я за других не стану
работать…
Ей хотелось
работать, жить самостоятельно,
на свой счет, и она говорила, что пойдет в учительницы или в фельдшерицы, как только позволит здоровье, и будет сама мыть
полы, стирать белье.
— Наши дороги разошлись, — продолжал Лежнев, — может быть, именно оттого, что, благодаря моему состоянию, холодной крови да другим счастливым обстоятельствам, ничто мне не мешало сидеть сиднем да оставаться зрителем, сложив руки, а ты должен был выйти
на поле, засучить рукава, трудиться,
работать.
— Это бывает.
Работали мы мальчишкой
на стеклянном заводе, так по битому стеклу босой ходил. Как мастеру форма не понравится, так хрясь об
пол, а
пол чугунный. Сперва резались, а потом и резаться перестало, крепче твоего сапога.
Правда, Лаевский шалый, распущенный, странный, но ведь он не украдет, не плюнет громко
на пол, не попрекнет жену: «Лопаешь, а
работать не хочешь», — не станет бить ребенка вожжами или кормить своих слуг вонючей солониной, — неужели этого недостаточно, чтобы относиться к нему снисходительно?
У вашгерда, где
работала Зайчиха со снохою и дочерью, сидел низенький тщедушный старичок с бородкой клинышком. Он равнодушно глянул
на меня своими слезившимися глазками, медленно отвернул
полу длинного зипуна и достал из-за голенища берестяную табакерку: пока я разговаривал с Зайчихой, он с ожесточением набил табаком свой распухший нос и проговорил, очевидно, доканчивая давешний разговор.
Петр.,
работая в кабинете нередко за полночь, оставлял дверь
на балкон отпертою и по временам выходил
на свежий воздух. Поэтому мы, тихонько раскрыв свое окно и прикрывши отверстие снаружи ставнем, спрыгивали с цоколя
на Девичье
поле к подговоренному заранее извозчику, который и вез нас до трактира ‹…›
Известно, что возбуждение, радостное — особенно, увеличивает силы; я был возбужден,
работал самозабвенно и наконец «выбился из сил». Помню, что сидел
на земле, прислонясь спиною к чему-то горячему. Ромась
поливал меня водою из ведра, а мужики, окружив нас, почтительно бормотали...
Тетерев. Не хочу захотеть, ибо — противно мне. Мне благороднее пьянствовать и погибать, чем жить и
работать на тебя и подобных тебе. Можешь ли ты, мещанин, представить себе меня трезвым, прилично одетым и говорящим с тобою рабьим языком слуги твоего? Нет, не можешь… (
Поля входит и при виде Тетерева пятится назад. Он, заметив ее, широко улыбается и, кивая головой, говорит, протягивая ей руку.) Здравствуйте и не бойтесь… Я ничего не скажу вам больше… ибо всё знаю!
На другой или
на третий день, как стали они у меня
работать, я подошел и сел
на бревне около Сергеича,
на долю которого выпало тесать
пол, и, следовательно, он
работал вдали от прочих.
— Из лесу выйду, — заговорил он опять, глядя куда-то в пространство тоскующим взглядом, — люди этта в
полях копошатся, чего-то
работают, стараются… А я гляжу
на них, точно волк из кустов… А что делают, для чего стараются… не знаю!..
Работая в
поле и слушая жаворонков, я спрашивал себя: не покончить ли уж сразу с этим вопросом личного счастья, не жениться ли мне без затей
на простой крестьянской девушке?
Надо также бросить эту манеру ссылаться
на физиологию,
на беременность и роды, так как, во-первых, женщина родит не каждый месяц; во-вторых, не все женщины родят и, в-третьих, нормальная деревенская женщина
работает в
поле накануне родов — и ничего с ней не делается.
Здешняя земля дает немного, и, чтобы сельское хозяйство было не в убыток, нужно пользоваться трудом крепостных или наемных батраков, что почти одно и то же, или же вести свое хозяйство
на крестьянский лад, то есть
работать в
поле самому, со своей семьей.
Джеретти всех возрастов
работают в икарийских играх,
на канате и
на проволоке,
на турнике и
на трапеции, делают воздушные
полеты под «кумполом» цирка, выступают в высшей школе верховой езды, в парфорсе и тендеме.
— Причину того бунта не помню, только — отказались наши мужики подать платить и землю пахать, в их числе дядя мой и отец тоже. Пригнали солдат, и началось великое мучительство: выведут солдаты мужика-то в
поле, поставят к сохе — айда,
работай, такой-сякой сын! А народ падает ничком
на землю и лежит недвижно…
— Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места
на земле вон сколько, — он широко повел рукой
на степь. — И всё
работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит
на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего
поля и умирает, как родился, — дураком.
Бабы да девки тоже хлопочут: гряды в огородах копают, семена
на солнце размачивают, вокруг коровенок возятся и ждут не дождутся Егорьева дня, когда
на утренней заре святой вербушкой погонят в
поле скотинушку, отощалую, истощенную от долгого зимнего холода-голода… Молодежь
работает неустанно, а веселья не забывает. Звонкие песни разливаются по деревне. Парни, девки весну окликают...
В открытых помещениях видно, как горшечник лепит, сапожник скоблит кожу, прядильщицы и ткачихи
работают, сидя
на полу, мастер высверливает большую алебастровую вазу, столяр клеит богатую мебель, кондитер продает финики, сиропы, печенья, пряности; в харчевне жарят
на вертеле гуся, и обыватель, усевшись
на низенький табурет, приготовился приняться за гору кушанья, стоящую перед ним; в это время цирюльник наскоро бреет ему голову.
В такое время хорошо кататься по
полю в покойной коляске или
работать на озере веслами… Но мы пошли в дом… Там нас ожидала иного рода «поэзия».
Про былую тяжбу из-за пустошей миршенцы якимовским словом не поминали, хоть Орехово
поле, Рязановы пожни и Тимохин бор глаза им по-прежнему мозолили. Никому
на ум не вспадало, во сне даже не грезилось поднимать старые дрязги — твердо помнили миршенцы, сколько бед и напастей из-за тех пустошей отцами их принято, сколь долго они после разоренья по миру ходили да по чужим местам в нáймитах
работали. Но вдруг ровно ветром одурь
на них нанесло: заквасили новую дежу
на старых дрождях.
Тогда он поставил фонарик
на грудь трупа и принялся
работать обеими руками, но фонарик его вдруг полетел, дребезжа,
на пол, а сам он вскрикнул и, отскочив назад, повалил незажженные церковные подсвечники, которые покатились с шумом и грохотом.
Во время работы стали появляться мучительные боли в груди и левом боку;
поработав с час, Андрей Иванович выходил в коридор, ложился
на пол, положив под себя папку, и лежал десять — пятнадцать минут; отдышавшись, снова шел к верстаку.
До сих пор живьем прыгают перед ним две фигуры. Одна то и дело бродила по роще, где тихие сидели и в жар некоторые шили или читали. Она не могла уже ни
работать, ни читать.
На голове носила она соломенную шляпу высоким конусом, с широкими
полями, и розовую ситцевую блузу. Выдавала себя за княжну Тараканову.